НА СЛУЖБЕ ПРИРОДЕ И НАУКЕ
Документальная повесть о Кондо-Сосвинском боброво-соболином заповеднике и о людях, которые там работали


ОТ АВТОРА

Догорает мой светильник
Все стучит, стучит будильник,
Отбивая дробь минут;
Точно капли упадают
В бездну вечности - и тают, -
И опять, опять живут!

К. Фофанов

Краткая, но удивительно емкая формула “никто не забыт, ничто не забыто” касается вовсе не только героев разных войн и революций - она относится ко всем людям, ушедшим от нас, ибо они остаются живы, пока мы о них помним. Давно нет ни Кондо-Сосвинского заповедника, ни тех, кто там работали, но забвению здесь не место. Мой нелегкий авторский долг — оживить ушедшее. Иных из тех ветеранов охраны природы и служителей науки я знал близко, сидел за одним столом или хлебал в тайге из одного котелка. С некоторыми только переписывался, а многих не застал воочию, хотя и жил с ними на одной земле. Никто из нас не вечен, у всех свой срок, даже очень долгая жизнь порой кажется единым мигом. “Вся жизнь - одна ли, две ли ночи” - сказал поэт, и на восьмом десятке жизни я ощущаю это по себе, потому и тороплюсь за рабочий стол, чтобы успеть закончить эту таежную летопись.

Можно ли рассказывать о тех, кого сам не знал лично? Да, можно, ибо люди оставляют после себя зарубки на коре древа жизни - кто топором, кто пером, их слова уходят, но написанное остается, так учили еще древние римляне. Книги и статьи живут дольше людей, а ведь кроме книг есть еще и архивы, где хранятся всевозможные бумаги - и документы, и отчеты, и письма, чего-чего там не сыщешь. Надо только очень осторожно и бережно обращаться с этими свидетельствами прошлого. Современники, не говоря уже о потомках, бывают очень наивны и доверчивы, часто они создают легенды, которым охотно верят, не отличая правды от вымысла или даже прямой лжи, смешивая предания с былью.

Нельзя говорить о прошлом, скрывая то, что было на самом деле. Но повествователь должен быть не судьей, не прокурором или адвокатом, а честным свидетелем - вот что самое главное! Не нужно наводить на былое “хрестоматийный глянец” или создавать иконы, ведь даже выдающиеся люди в своей повседневной жизни могут совершать самые разные поступки, и не следует их за это осуждать. Но и творить кумиров не надобно... Судить о том, что такое хорошо и что такое плохо, можно лишь с учетом обстоятельств времени, места и действия. Но моя авторская задача как историка и биолога заключается в том, чтобы детально и правдиво изложить все события, связанные с деятельностью Кондо-Сосвинского заповедника. Известный принцип “об ушедших или хорошо, или ничего” здесь не годится, более подходит девиз “правда, и ничего, кроме правды”. Волею судьбы, в моих руках оказалось множество материалов о Кондо-Сосвинском заповеднике, я стал как бы его невольным летописцем. Главные источники - дневники моих поездок по Ханты-Мансийскому округу в 1956 г. (Сургутский р-н, с. Варъеган), 1969-72 и 1977 г. (Советский р-н), 1979-80 и 1984-85 (Сургутский р-н, с.Угут), 1993 г. (Советский, Березово и Полноват), включавших встречи и беседы с работниками Кондо-Сосвинского заповедника. Но это не все: еще долгая переписка и личное общение с профессором В.Н.Скалоном в 1955-75 гг.; некоторые дневники и письма зоолога В.В.Раевского за 1935-46 гг.; длительное знакомство с его сестрой, Ольгой Вадимовной; многолетняя переписка с охотоведом А.Г.Костиным в 1970-86 гг. и его дневники; альбомы, рукописи и письма ботаников Е.В.Дорогостайской и ее мужа К.В.Гарновского за 1940-83 гг. и др. Многие из них (кроме Костина, который очень много писал, но при жизни не публиковался) оставили после себя статьи и книги, давно ставшие библиографической редкостью и почти недоступные современным читателям. Даже то, что сам я когда-то писал о них, уже позабылось.

 
Е.В.Дорогостайская (сидит справа), В.В.Раевский (стоит в центре) и К.В.Гарновский в зимнем походе.

Ценные материалы для этой книги собраны в государственных архивах Москвы и Ханты-Мансийска. Только мельком удалось заглянуть в Березовский райгосархив, где также имеются обширные сведения, но большинство их передано в Тобольский филиал Тюменского госархива, куда я не добрался. Поэтому отнюдь не претендую на полноту и абсолютную точность моих сведений - пусть они будут лишь началом будущих исследований.

Много места в книге занимают фотографии, в большинстве своем из разных архивов и старых альбомов. Более всего их сохранили Евгения Витальевна Дорогостайская и Кронид Всеволодович Гарновский из Санкт-Петербурга, многие альбомы которых были переданы автору. По мере возможности - но далеко не всегда - мы будем называть авторов фотографий, ярко оживляющих для читателей страницы давно минувших дней.

...Работа над новой книгой подобна долгому и неведомому пути, на котором можно повстречать и трясины, и ухабы, и крутые горки. Что же, дорогу осилит идущий. За мной, читатель - как говорил классик! И не бойся цифр в скобочках, частенько перемежающих текст, - они указывают на разные источники сведений - книги, рукописи, цитируемые письма. И не упрекайте, что их так много здесь собрано, это все-таки научные мемуары. Кто захочет узнать об авторах, смотрите список, приведенный в конце книги по алфавиту. Там же и список сокращений - без этого тоже не обойдешься. Итак - вперед!


Глава 1

ОГЛЯНЕМСЯ НА НЕДАВНЕЕ ПРОШЛОЕ

В холодном медленном рассвете
Озерной северной страны
Мне те далекие столетья
Тобой опять возвращены...

К. Гарновский

Взгляд в XIX век. Зоолог И.С.Поляков и этнограф К.Д. Носилов ищут зауральских бобров. Почему они уцелели и как их сохранить? Василий Васильев - человек-легенда. Как возник Кондо-Сосвинский заповедник?

Не станем толковать про новгородцев, ходивших “за Камень” в далекую Югру ради “мягкой рухляди”, про Ермака Тимофеевича и хана Кучума, минуем ссылку светлейшего князя Меншикова и графа Остермана в Березов, обратимся сразу к последним десятилетиям XIX века и бросим взор на часть Приобья, занятую ныне Ханты-Мансийским автономным округом, а в те времена входившую в состав Тобольской губернии. Мы увидим огромную таежно-болотную страну, сплошь изрезанную руслами больших и малых рек, с редкими селами и городками вдоль берегов Иртыша и Оби, в том числе и

 
Вот он, краснокнижный западно-сибирский бобр!

Березов с его монастырем (статус города был присвоен Екатериной Второй еще в 1782 г.), и довольно многочисленными поселениями аборигенов края (остяков и вогулов), чаще всего издавна именовавшимися здесь “юртами”, хотя на самом деле стояли там не только чумы или примитивные деревянные постройки, но даже и подобия русских изб. Правда, так было не всегда, ибо по свидетельству 541-й страницы 14-го тома Большой Энциклопедии, изданной в Петербурге в 1914 г., “...когда русские казаки столкнулись с остяками, они имели национальную организацию, жили в острогах (укрепленных городах) и оказали упорное сопротивление завоевателям, уничтожившим, по словам летописи, до 40 остяцких городов” /3/. Вся эта страна славилась необычайным обилием исконных своих обитателей - всевозможных рыб, птиц и зверей, которые обеспечивали существование здесь людей, независимо от наций и вероисповедания. Не перечесть все породы и виды животных, которые становились добычей местных жителей в густых лесах, называемых урманами, по берегам рек и озер, а также и в самих этих водоемах. Каждую весну заполнялся край шумом многотысячных стай прилетных птиц, каждый сезон рыбные косяки шли своими извечными маршрутами, поэтому пропитания с лихвой хватало на всех людишек. Правда, явственно убывало число сдаваемых в казну или идущих на торговые ярмарки шкурок наиболее ценных зверей - соболей, лисиц, а, пуще того, особенно высоко ценимых речных бобров, некогда обитавших чуть ли не по всей Западной Сибири, но уже к началу XIX века ставших большой редкостью.

“Есть еще одно животное в Обском крае, весьма ценное по доставляемым им веществам и доживающее ныне последние дни в истинном смысле слова”, - писал в 1884 г. известный исследователь и путешественник, сотрудник Императорского Зоологического музея Академии наук в Санкт-Петербурге, Иван Семенович Поляков в своем очерке “Старинное и современное Лукоморье” /71/. Уместно сказать, что под “Лукоморьем” он понимал именно нижнее Приобье, причем подробно обосновал это, ссылаясь на устоявшиеся воззрения древних мудрецов, книжников и ученых, что и дало мне возможность использовать такое понятие в одной из своих книг уже в наше просвещенное время /119/. “Прежде, - продолжал Поляков, - оно было распространено в Западной Сибири на довольно широкой площади, а ныне носятся только слухи о его существовании в нескольких отдельных местах. Животное это -речной бобр. Лет сто назад он водился еще во многих речках, впадающих в нижний Иртыш и Обь; есть еще ныне живые остяки-старички, отцы и деды которых промышляли здесь бобров... Рассказы о бобрах известны большей части остяков, и я часто слышал о них. Молва гласит, что ныне бобры остались только в верховьях Сосвы” /там же/.

 

Зауральское Приобье (карта 1970-х гг.)

Здесь надо снова пояснить, что примерно до середины XX века название реки Сосьвы, будь то Северная, которую часто звали Большой, или Малая, писалось без мягкого знака, поэтому и в заголовке мы пишем Кондо-Сосвинский заповедник, а реки те зовем Сосвами. Происхождение этого названия, как теперь считают местные специалисты по топонимике, происходит не от хантейского слова “сос”, что значит “горностай”, а от гидронима “рукавная или ручьевая вода” /46/. Однако же, в предисловии к мансийскому эпосу “Янгал-Маа” этнограф М.А. Плотников писал про старика Кутоню “с горностаевой речки Сосс'я”. Кому больше верить - не знаю...

“Наконец, на Оби в селении Шеркалинском, - читаем далее Полякова, я нашел и приобрел пять бобровых шкур, к сожалению, плохо снятых и мало годных для научных целей. Здесь же я узнал, что есть еще живые охотники, которые ходят ежегодно за бобрами в верховья Пелыма с реки Оби и всегда добывают по нескольку штук бобров. Наконец я разыскал и самого этого промышленника-остяка и из его рассказов убедился, что бобры действительно существуют в системе речек Пелыма. Иметь бобра целиком, со шкурой, скелетом и внутренностями для меня было в высшей степени интересно, и остяк взял на себя обязанность - доставить убитых бобров целиком, чтобы их можно было зимою, мерзлых, доставить в Петербург по месту моего пребывания и занятий /в Зоологический музей /. Я снабдил остяка деньгами на предварительное обзаведение необходимыми припасами, и остяк дал слово, которому, конечно, всегда можно верить, в том, что в обычное время, осенью, он отправится на промысел, как он и раньше думал сделать...” /71/.

Из этого повествования можно видеть, что в XIX веке люди больше доверяли друг другу, чем в наше время (попробуй-ка сейчас отчитаться перед музеем, будто ты снабдил кого-то казенными деньгами в надежде на последующий расчет). Промышленник этот, Федор Васильевич Алексеев, 48 лет от роду, “здоровый и сильный на вид мужчина” из юрт Холопанских, что стояли ниже Шеркалов по Оби, был выходцем с реки Пелыма, где находились его родовые угодья, “укрепленные вековыми обычаями”. На Пелыме осталась его родня, к ней-то он и направился, а пройти ему надо было около 200 верст. “Вместе с ним выходят товарищи-родственники. Если выходят двое, то берут с собой четырех собак; трое - шесть, четверо - восемь. Странствие длится дней одиннадцать. Идут с раннего утра до вечера; днем едят только сухой хлеб, а вечером варят горячее, рек, в которых водятся бобры, четыре: река Нег-Забыр, впадающая в Эсс, затем реки Вой, Леплен-ой и, наконец, самая речка Эсс. Все эти реки - рода Алексеевых” (там же).

В этих строках Полякова мы впервые встречаемся с названиями рек, некоторые из коих вошли позднее в пределы Кондо-Сосвинского заповедника. Сам Пелым, надо заметить, находится западнее этих мест, он течет строго на юг и впадает в реку Тавду, все же перечисленные Поляковым речки относятся к бассейнам Конды и Сосвы. “Нег-Забыр” на самом деле зовется Него-Сапр (а есть еще и Него-Супр); Эсс (Есс) - правый приток реки Конды, а Лепля бежит из тех же болот к верховьям Северной Сосвы, тогда как Вой (Вай) один из крупных ручьев верхнего течения Малой Сосвы (приток р. Онжас). Все эти реки в то время, действительно, были населены бобрами, и мы еще не раз встретимся с этими названиями.

Далее И.С.Поляков очень подробно описывает - очевидно со слов Алексеева - образ жизни и повадки сибирских бобров, отмечает особое отношение аборигенов к этим животным. “Остяков до такой степени поражает ум, сметливость и трудолюбие бобров, что они предполагают в них много человеческого. Так, промышленники думают, что бобр хорошо понимает человеческий язык, поэтому, идя на охоту за ним, говорят на условном наречии.” /там же/. Затем исследователь дает описание самого процесса охоты, причем так детально, будто бы сам в нем участвовал... Только вот о судьбе Федора Алексеева и о результатах его похода к Пелыму Поляков в своем очерке почему-то умалчивает. Лишь из более подробного” научного отчета о той экспедиции /72/ мы узнаем, что посланец Полякова из тайги не воротился, а сын Федора Алексеева нашел своего отца только на другой год мертвым в охотничьей хижине (есть версия, что он был убит в тайге конкурентами). Пришлось столичному путешественнику привезти в Зоомузей только те самые пять шкур, купленные в Шеркалах, но и это было тогда достижением. А уж как Иван Семенович отчитался за доверенные им Алексееву деньги, про то история умалчивает.

Дальнейшее изучение бобров Зауралья связано с именем очень интересного человека, краеведа, путешественника и писателя Константина Дмитриевича Носилова. В конце 1880-х гг. он исследовал Северный Урал в целях изучения возможностей прокладки железной дороги из бассейна Печоры к Оби и совершил ряд поездок по верховьям Северной Сосьвы. Там Носилов задался целью добыть шкуру бобра, чтобы вслед за Поляковым передать ее Зоологическому музею (возможно, что он не знал о Полякове). Носилов выяснил, что бобры обитают по уже упомянутой речке Лепле, одному из притоков Большой Сосвы. “Была уже осень 1886 г., когда за неделю до моего окончательного отъезда с Урала я получил известие, что мой приятель-вогул, которого я давно просил достать бобра, обещая за него большие деньги, возраставшие год от году, Кузьма Санбанталов, достал и хранит для меня бобра в своем чуме” /68/. Носилов рассказывает, с каким трудом отыскал он чум этого Кузьмы в дальней тундре, затратив лишние два дня на поиски, как расспрашивал вогула об охоте. Описание ее, приводимое Носиловым, заслуживает особого внимания.

Охотник отыскал на ручье “запор” (т.е. бобровую плотину) и сел караулить. “На другой день он наконец увидел и бобра. Тот плыл на своем березовом плоту по речке, как лоцман, сидя наверху целого вороха березовых сучьев и важно посматривая по сторонам... Налюбовавшись им и подпустив его всего на пять сажен, охотник выстрелил из своей кремневой винтовки, и красивый умный зверек свалился на окровавленные ветви свежей березы...” (там же).

Оставим это описание на совести Константина Дмитриевича. Бобры действительно сплавляют какое-то подобие “плотов” из веток к своим убежищам, но не восседают на них, “важно посматривая по сторонам”, а плывут рядом или сзади. Впрочем, всякое бывает на свете... Важнее тот факт, что именно по этому экземпляру, до сих пор хранящемуся в Зоомузее Академии наук, зоолог М.К.Серебренников описал в 1929 г. особый подвид западно-сибирского бобра (Castor fiber pohloi Serebrennikov, 1929), отличающегося от типичных европейских бобров светло-рыжеватой окраской и некоторыми особенностями строения черепа /90/. В.Н.Скалон в своей известной монографии о бобрах /93/ писал, что это описание сделано со спиртового экземпляра бобра, привезенного с Арантура, но в научном каталоге коллекций типовых музейных экземпляров указан именно “речной бобр с реки Лепли бассейна Северной Сосьвы” /70, с. 142/.

 
Озеро и посёлок Арантур - место историческое (фото автора, 1970 г.)

В 1892 г. К.Д.Носилов и его дальний родственник Порфирий Павлович Инфантьев совершили поездку к вогулам (манси) в бассейн Конды на озеро Арантур и далее, где он с проводником Савелием уже сам добыл крупного самца на реке Соусме (Шоушме), притоке Конды. Это описано в большой рукописи Носилова “Звери Уральского Севера”, одна глава из которой под названием “Бобры” была опубликована краеведом К.М. Курочкиным в журнале “Уральский следопыт” N 6 за 1968 г. /63/ Добавим, что и Носилов, и Инфантьев оставили о своей поездке на Арантур довольно интересные книги, изданные в самом начале двадцатого века /67 и 49/. Заспиртованный тот бобр несомненно был направлен Носиловым в Зоомузей (как и указывал В. Скалон, еще заставший свидетелей тех событий), а почему его нет в описаниях музейных коллекций, в том я не разобрался, дело давнее...

Перелом веков - важная веха в жизни населения планеты. Великий поэт Александр Блок называл XIX-й век “железным и жестоким”, но можно ли ему сравниться с ХХ-м, сперва авиабомбовым, а затем и электронно-атомным? Жизнь большинства из нас, простых смертных, вмещается всего лишь в какие-то полвека с лишним, а сколько грандиозных событий свершается чуть ли не повседневно! Ведь в двадцатом веке менялись не только людские поколения, но и государства наши. Российская империя стала Союзом Советских Социалистических Республик, а всего семь десятилетий спустя былые советские люди оказались жителями “стран СНГ”, в частности, обновленной Российской Федерации. Сколько раз сменились за то столетие названия ее губерний и областей, краев и автономий, зарождались и рассыпались в прах государственные системы и правительства, различные управы и советы, всевозможные учреждения, замысловатые названия коих ныне пылятся в архивах. Только одна Госпожа История - главная наука и подлинная муза людской памяти - знает как полунощная Югра стала частью сперва Сибирской, потом Тоболесской (Тобольской) губернии, затем входила в состав Уральской, Омской, Тюменской областей, сегодня же именуется Ханты-Мансийским автономным округом, самостоятельным субъектом Российской Федерации. Поистине трудно сопоставить жизнь людей этого края в начале и в конце прошлого века. На фоне минувших мировых пожарищ неприметными были костры таежных охотников по берегам рек Конды и Северной Сосвы, но их отблеск видится нам и сегодня, имена тех людей должны здесь прозвучать непременно. Терпение, читатель, терпение...

Надо сказать, что в начале XX века речные бобры, которыми когда-то славилась древняя Русь, были почти полностью истреблены по всей стране. Поэтому известия о существовании бобровых колоний где-то в таежной глуши Зауральского Севера были встречены столичными зоологами недоверчиво. Даже сам знаменитый охотовед и зоолог Сергей Александрович Бутурлин выражал недоверие к сообщениям Носилова и Инфантьева, требуя от них более подробных обоснований, которых тогда не последовало (Инфантьев вскоре умер, а Носилов занялся совсем другими делами, бросаясь то к Северному полюсу, то в Париж, окончив свои бурные дни в маленькой абхазской деревушке на берегу Черного моря). Лишь позднее оказалось, что во всем СССР сохранились буквально единичные бобры на речках Усманке под Воронежем и на Березине в Белоруссии. Кстати, интересна история тех усманских бобров, которыми потом заселялись многие районы нашей страны, включая Сибирь и Дальний Восток. Ее Императорское Высочество Принцесса Ольденбургская, владевшая имением Рамонь, что стояло на правом берегу реки Воронеж ниже губернского города, была любительницей животных, держала небольшой зверинец. В 1886 г. туда были привезены из Польши пять бобров, которых выпустили в старицы близ русла реки. В первое же половодье они уплыли за пределы имения и расселились по реке Воронеж и ее притокам, особенно им пришлись по вкусу глухие места по Усманке. Потомки их и живут ныне буквально по всей необъятной России. Европейские благородные олени, населяющие сейчас Усманский бор и Воронежский заповедник, тоже берут свое начало от зверинца Ее Высочества...

 
Обнаружить бобровое жилище совсем несложно (река Конда, фото автора, 1970 г.)

Но вернемся вновь в Зауралье, в бассейны Северной Сосьвы и Конды, населенные в ту пору почти исключительно аборигенами, то есть хантами и манси. /Пояснение - в Ханты-Мансийском округе часто говорят и пишут “хантэ”, не склоняя это слово, но, судя по словарям и научным источникам, в русскоязычной литературе так не принято. Недаром же роман Е.Айпина издан в Москве под названием “Ханты”, а не “Хантэ”. Добавим, что, говоря о днях сегодняшних, а иной раз и о прошлых, мы пишем слово “Сосьва” с мягким знаком, как сегодня принято. Напомним, что и ханты, и манси принадлежат к единой группе “обских угров” и считаются пришельцами со стороны Южной Азии. К финно-угорским народам относят также финнов, венгров./

Река Северная Сосьва, как известно, едва ли не главное место сосредоточения народности манси, но наиболее южный ее приток - Малая Сосьва - была заселена преимущественно хантами (Марсыновы, Маремьянины, Езины, Ячигины), тогда как по близкой к ней реке Тапсуй жили манси - Дунаевы, Пеликовы, Аненхуроповы. Расположенная к югу от Малой Сосьвы река Конда (приток Иртыша) в

 
Река Конда славится своей красотой (фото автора, 1970 г.).

своем верхнем течении считалась целиком хантыйской, однако же на озере Арантур и в некоторых ближних юртах обитало несколько семей манси. Это не противоречит версии о том, что само слово “ханты” происходит от сочетания “хонды-хо”, что означает “человек с реки Конды”. Порой разобраться здесь не так-то просто, тем более, что раньше всех аборигенов Конды и Малой Сосьвы (и хантов, и манси) русские называли “остяками”. Все местные жители существовали исключительно за счет охоты и рыбалки, каждый род и семья имели свои издревле принадлежащие им угодья, в которых они были полноправными хозяевами, не допуская сюда посторонних (поэтому, скорее всего, и погиб посланец Полякова, по-видимому рискнувший добыть бобра на чужом промысловом участке).

 
Бобровая плотина на реке Таты-Панден-Яган (правый приток Малой Сосьвы, конец 30-х гг).

Глухая, казалось бы, “неведомая” таежная сторона по Кондо-Сосьвинскому водоразделу на самом деле представляла собой очень четко организованное своеобразное охотхозяйство со своими границами и выделами, даже с “огородами”, только ограждения ставились для добывания кочующих лосей огромными луками-самострелами, оставляемыми в проходах через эти ограды. Вся местность была пронизана множеством троп, четко обозначенных затесками (эти тесы по местному назывались “юшами”), так что каждый местный таежник чувствовал здесь себя дома, он знал эти места как свои пять пальцев. Особое значение имели запретные, или шаманские святые места (по местному “ем-тахе”), где категорически запрещались не только всякая охота и рыбалка, но даже пребывание людей, здесь нельзя было сорвать ни гриб, ни ягоду. Таких “празаповедников” по водоразделу Конды и Сосьвы издревле существовало три, причем наиболее крупный и значимый из них, расположенный по речке Ем-еган (правый приток Малой Сосьвы) имел название “Ем-амп-унт-ут-так-лазе”, что означает в переводе “лес такой густой, как у хорошей собаки шерсть” /80/. Кроме этих таежных выделов, “святой” считалась и речка Ух, один из правых притоков Конды, где никто не мог ловить рыбу. Именно такие святые места, которые вполне можно было называть охотничьими заказниками, надежно обеспечивали местным жителям успех промысла. Поэтому уже в те годы, когда почти по всей Сибири соболь был истреблен или стал очень редок, охотники, жившие по Конде и Малой Сосьве, добывали десятки соболей каждый сезон.

| содержание | вверх | >>