Посвящается светлой памяти Вадима Николаевича Тихомирова

Таинство заповедания
(к обсуждению идеологии заповедного дела)

Ф.Р. Штильмарк

... И в тайне ты почиешь, Русь!
А. Блок

Мы невольно привыкли выделять "круглые", юбилейные цифры и даты. На подходе создание в России сотого по счету государственного заповедника; незаметно минуло в 1995 г. столетие первого заповедного стационара, созданного В.В. Докучаевым; довольно широко отметили 80 лет Баргузинского заповедника, приближается та же дата для Астраханского и Кавказского, минуло семидесятилетие Воронежского... Годы бегут!..

Казалось бы, давно установилось строгое юридическое и научное толкование заповедности, оно вошло в законодательство, словари, справочники. А все-таки сохраняется, как и прежде, противоречивость суждений, не прекращаются споры даже в кругу сугубых специалистов, не говоря уже о простой публике. Особенно усилилась эта разноголосица в последние два десятилетия, когда в стране стала развиваться система национальных и природных парков, заметно возросли наши международные контакты в сфере охраны природы, в результате чего прежняя концепция заповедников как научных учреждений подверглась своего рода ревизии. На передний план стали выдвигать их эколого-просветительскую роль. Теперь же все чаще звучат суждения о культурных, нравственных и даже религиозных аспектах охраняемых природных территорий различных типов.

"Я остро ощущаю необходимость создания новой идеологии для заповедного дела. Динамичной, отвечающей требованиям времени. Прежняя идеология, разработанная при советской власти, где во главу угла ставилась экономика, политика, гипертрофированная роль знания, хозяйственный и научный подходы, приказала долго жить. Некоторые, после разочарования в социализме, заявят: нам не нужна идеология. Это неверно. Идеология - это цель, расписанная с ориентацией на каждого гражданина. Она строится на основе разума и чувств."
Это пишет один из лидеров "зеленого движения" стран СНГ, руководитель Киевского эколого-культурного центра Владимир Евгеньевич Борейко в своей последней работе "Святилища дикой природы", с подзаголовком "наброски к идеологии заповедного дела" (цитата со стр. 70).

Откликаясь на его призыв принять участие в обсуждении проблем заповедного дела на новом этапе, следует подчеркнуть исключительную сложность - я бы сказал даже не просто трудность, а непомерную "тягостность" такой задачи. Главное, что здесь требуется абсолютная искренность при выражении не только своих мыслей, но и чувств. Следуя гениальной формуле Тютчева, надо помнить, что "мысль изреченная есть ложь..." Но эту "ложь" можно и нужно преодолеть! Нужна исповедальная, абсолютная искренность, тогда как мы привыкли писать, четко ориентируясь на вкусы редакций, преодолевая давление внешней и внутренней цензуры, стесняясь самих себя. Чтобы правильно настроиться на дискуссию, я позволю себе - пусть даже по-стариковски! - обратиться к своей прожитой жизни, чтобы преодолеть страх перед чистым листом бумаги, излагая свои подлинные мысли и чувства, те самые, что по словам В. Борейко из приведенной выше цитаты "постоянно меняются" (там же, с. 70).
Как же им не меняться! Без малого семьдесят лет я ношу имя в честь пламенного революционера, Феликса Эдмундовича Дзержинского.

В нашей семье слова "большевик" или "чекист" в мои детские довоенные годы произносились с неизменной гордостью, в них видели образы светлых крылатых ангелов, огненными мечами выжигающих человеческую скверну, разящих мещанство и прочие общественные пороки. Моя мать, петербургская дворянка, практически всю свою взрослую жизнь была очень тесно связана с ВЧК-ОГПУ-НКВД, и отец, который был моложе ее, полностью разделял эти взгляды. Революционная романтика вполне сочеталась со стихами Блока и даже... расстрелянного Гумилева (мама была знакома и с ним, и с Ахматовой). Отец воспринял как необходимую неизбежность арест в 1938 г. моего деда, видного инженера, бывшего офицера царской армии (он был тогда же расстрелян в Бутово, о чем мы узнали лишь совсем недавно). Отцу пришлось скрывать эти факты, чтобы уйти добровольцем на фронт, он сражался под Ленинградом (нач.штаба разведроты), был отмечен боевыми наградами. После тяжелых ранений отец получил назначение в Ташкент, где мои родители и я тяжело болели разными хворями. В 1944 г., вскоре после возвращения в Москву, мать умерла, а отца спустя полгода арестовали, припаяв ему 58-ю статью за "антисоветские высказывания" вроде тех, что американский "студебеккер" таскает на себе "Катюши" лучше, чем наши отечественные "ЗИСы"... Мне довелось беспризорничать, бросив учебу, и спасла меня лишь помощь добрых людей.

Дело не в том, что, спустя несколько лет, окончив десятилетку экстерном, я не мог поступить в Московский университет, хотя работал препаратором при Зоомузее МГУ, и в Зоопарке, начал ездить в научные экспедиции. Пусть жизнь вынудила пойти в Московский пушно-меховой Институт и слушать "сказки дяди Пети" (П.А. Мантейфеля) - суть в том, что едва ли не все мое поколение как правило не имело ни подлинного воспитания, ни образования. Пропустить лекции ради охоты, опоздать на занятия, вернуться из экспедиции недели на две позже - все это было в порядке вещей. Мы знали, что главное - получить дипломы, миновать распределение, устроиться по принципу "где бы ни работать - лишь бы не работать". Социализм приучил нас расплачиваться бездельем за низкий уровень жизни, а научные работники могли вволю "удовлетворять свое личное любопытство за государственный счет". Поездки за казенные деньги на всевозможные совещания и семинары отчасти компенсировали всю эту неурядицу, постоянное вранье и лицемерие на политзанятиях, вечерних университетах марксизма-ленинизма и т. д. и т. п...

Когда умер Сталин, я уже мог отличать белое от черного, так что особых переживаний не испытал, но ощутил, что уходит целая историческая эпоха. Мне кажется, что если бы к власти тогда пришел Берия (при всех его личных "качествах"), то "перестройка" началась бы гораздо раньше и могла пройти успешнее. Хрущев и Брежнев не вызывали никаких симпатий, но закалка предыдущим сталинским режимом вынуждала к сдержанности и покорности. Страх - вот главная опора сталинизма. Я не мог не только сказать то, что думал на самом деле, но даже записать свои раздумья в дневник - слишком памятны были мне сцены арестов и обысков.
Основной принцип социализма на мой взгляд лучше всего выражен в одной фразе: "чтобы всем было хорошо, надо, чтобы каждому было плохо".Цинизм и безнадежное равнодушие заставляло мириться с действительностью, но это оставляло свои отпечатки в сердцах, умах и душах. Я был совершенно убежден в неизбежном крушении социализма и СССР как подлинной "империи зла". Бог миловал вступать в партию, но приходилось оставаться прилежным советским гражданином, несмотря на свое внутреннее диссидентство, чтение всевозможной крамолы (в первую очередь, конечно, Солженицына) и слушание "вражеских" радиоголосов. Моя жизнь так и прошла в "лагере социализма, мира и труда", то есть в "большом лагере", только что не в самых страшных из всех его бесконечных бараков... Недавно я где-то наткнулся на очень выразительные строки не то С. Довлатова, не то Ю. Даниэля:

И мы, шипя, ползли под лавки
Плюясь, гнусавили псалмы...
Дерьмо на розовой подкладке -
Герои, диссиденты мы!

(цитирую по памяти).

Ю. Даниэль за свое диссидентство, что ни говори, отсидел в лагере, меня же, состоявшего под неусыпным надзором КГБ, "всего лишь" не пускали за рубеж (даже в Монголию, которая "незаграница").
Но вот мы стали изумленными свидетелями стремительного краха и монолитной КПСС, и грозного КГБ, и могучего "нерушимого" Союза со всеми их разнообразными атрибутами. И что же? Можем ли мы вернуться в прежнюю страну, в подлинную Русь православную, которая четко отличала добро от зла, грех от праведности, когда даже по старым фотографиям видно, что люди той поры были "российскими", а не "советскими"? Технически, конечно, можно воздвигнуть здание, воспроизводящее храм Христа Спасителя, но какой волшебник вдохнет в него давно сгинувшую душу? Кто может возродить Россию, которой нет уже более 80 лет, которую злодейски загубил большевистский Левиафан, а точнее говоря - Ленинофан, труп коего сохраняется в сердцевине нашей несчастной родины...

Увы нам! Сейчас везде и всюду можно слышать формулу о "нашем трудном времени." Пусть так, но когда было легкое, кроме как для тех, кто раболепствовал ради своего преуспевания? Как быстро люди забыли времена подлинного (а не теперешнего) голода и террора, неизменно стоящие перед моими глазами. Когда же окаянный режим прогнил, оказалось, что на верхних (руководящих) этажах нашего общественного здания вовсе не осталось порядочных людей - и это совершенно естественно: откуда им взяться-то после ленинско-сталинского и хрущевско-брежневского "воспитания"? Радоваться нашей псевдодемократии, в самом деле, не приходится, и даже свобода слова обернулась дикой разнузданностью. Вокруг нас военные стычки, кровавые разборки, криминальный беспредел, сплошные кризисы... Короче говоря, мы пришли туда, куда шли все советские люди под "мудрым" водительством "родной" коммунистической партии, и привели нас к этому не Горбачев с Ельциным, а вся их предыстория. Конечно, лидеры моего поколения ни физически, ни морально не способны на подлинные преобразования, поэтому мы и живем в некоем неведомом "Зазеркалье". А что сотворят потом наши потомки, будет ясно только в ХХI веке.

Но причем тут идеология заповедного дела? Очень даже "при том"! Охраняемые природные территории существуют не в безвоздушном пространстве, а являются частью общественной системы. Люди, прошедшие сквозь шпицрутены советского режима на самых разных его этапах, в массе своей не способны сохранить самостоятельность мышления, веру и совесть (исключения, подобные Солженицыну или Льву Гумилеву, конечно, возможны, но крайне редки, невозможно равняться по гениям). Мы же так научились приспособляться и мимикрировать, что могли, подобно средневековым философам, одновременно доказать бытие Божье, опровергнуть бытие Божье и тут же опровергнуть оное опровержение...

Кстати, о бытие Божьем. Мы необразованны и невоспитанны не только "светски", но и духовно. Мой отец, проходивший в юности католический обряд конфирмации в бывшей Петропавловской гимназии, после возвращения с островов ГУЛАГа (где ему непостижимым образом удалось написать роман "Наследник из Калькутты", запрещенный Госкомпечати РСФСР сразу же после выхода в свет) в 60-х годах принял православие и часто посещал своего духовника - священника-диссидента, позднее принародно раскаявшегося и ныне восхваляющего Сталина. Мы с женой уже немолодыми прошли обряд крещения и теперь изредка бываем в храме, однако, говоря по совести, не можем считать себя истинно верующими и уж тем более - добропорядочными прихожанами. Во-первых, реалии нашей советской (или постсоветской) жизни препятствуют соблюдению церковных правил и обычаев, во-вторых - и это может быть даже важнее - человек, искренне любящий дикую природу, остается скорее язычником, чем христианином (это подтверждает и последняя работа В.Е. Борейко). Утром я, как правило, предпочитаю пойти в ближний лес, а не стоять со свечкой в храме, дыша чужим потом и ладаном. Вид старого дерева, живописной скалы или бурного моря восхищает меня более, чем икона. Понимаю, что почти богохульствую, осознаю свой грех, мысленно каюсь, но переделывать себя уже поздно. В своей "Поэтической экологии", недавно изданной тем же неутомимым В.Е. Борейко, я выделил главу, посвященную теме Бога в русской поэзии, но все это не более чем "ума холодных размышлений и сердца горестных замет". Кому церковь не мать, тому и Бог не отец!

Любой человек чувствует присутствие таинственной высшей силы, высшего разума и творческого начала, называемых людьми по-разному. Почему один человек рождается гением, а другой остается бездарным, несмотря на все дипломы и даже научные степени? Почему один, достойный лучшей участи, умирает в страшных мучениях в расцвете лет, а другой, подчас причиняющий зло своим близким, благополучно доживает до глубокой старости?

Сколько славных душ поблекло,
Скольких низких рок хранит!
Нет великого Патрокла -
Жив презрительный Терсит!

(Жуковский)

Что будет в приближающемся столетии с нами, нашей страной, нашей планетой? Сгинет ли она в атомных бурях, или человечество опамятуется, спасет себя, сохранит природу, преодолеет нынешние тяготы и распри? Бог весть. Бог знает, от судьбы не уйдешь - вот уже зримое признание некоей Высшей Власти над нами. "Единому человеку между всех земных тварей удалось познать, что существует всеотец, всему начало, источник всех сил... То истинно, что, когда разум, а паче сердце, страстями незатменно, вся плоть, все кости ощущают над собою власть, их превышающую. Называй сие, кто как хочет, но... если ты не изверг, о, человек!, то Отца своего ты должен чувствовать, ибо Он повсюду; Он в тебе живет, и что ты чувствуешь, есть дар Вселюбящего..." (Радищев, выделено нами). Да, как сказал Державин, "Ты есть - и я уж не ничто!" Державинская ода "Бог" - одна из вершин поэзии российской - могла бы затронуть многие чувствительные юные души, если бы входила в наши новые школьные учебники, а Закон Божий (и вся христанская религия в целом!) способны оказать огромное моральное воздействие на наше "мутантное общество", разлагаемое нынешним культом насилия, секса и жестокости. И охрана природы невозможна без морали и веры. Но вместо этого школам предлагается "половое воспитание", а массовая "культура" (прежде всего, конечно, телевидение) разрушает последние остатки истинной духовности.

Пусть я отклонился от главной темы, но теперь, излив душу и представив себя собеседникам, мне уже гораздо легче вести диалог о заповедных делах, стремясь выдержать ту же искренность изложения. В.Е. Борейко в упомянутой работе, отрывок из которой публиковался также в "Заповестнике", упрекает меня в том, что в своих работах я свел разговор о заповедании дикой природы к "обслуживанию науки". Я во многом согласен со своим более молодым коллегой, особенно когда он говорит о необходимости полного и строгого заповедования, об исключении всех форм прямого воздействия на природу, включая научные изыскания. Да, самоценность и значительность таких заповедных участков безусловно возвышается и над экономикой, и над наукой, но надо все же оставаться в рамках нашего реального мира, не рисуя себе напрасных иллюзий.

Действительно, мы очень часто были вынуждены прибегать к привычной аргументации, используя самые различные "приземленные" доводы ради создания заповедников. Ведь изъять у советской власти, у хозяйственников "кусок" родной земли - и подчас немалый! - было не так-то просто. Приходилось идти на компромиссы, "поступаться принципами", подчас просто ловчить и выкручиваться. А в основе заповедания лежало, конечно же, чувство - светлое чувство любви к природе, жалости к ней, желание спасти ее от человеческого насилия. Можно ли было при этом говорить об этике и эстетике, тем более - о религиозных и мистических мотивах? Что это могло дать, кроме полной дискредитации тех, кто стремился к созданию заповедника? Мы видели в этом прежде всего форму "минимального зла" - лучше зоолог с ружьем и ботаник с копалкой, чем лесорубы и геологи. Во-вторых, что ни говори, как их не ругай, но советские заповедники - быть может одно из очень немногих светлых пятен на всем восьмидесятилетнем фоне недавнего прошлого. Недаром известный американский историк Дуглас Уинер назвал их "архипелагом свободы", а на первом международном конгрессе по биосферным заповедникам они были признаны эталонными для всей мировой системы. И это не было лицемерием, несмотря на многие недостатки и тяжкие болезни советского заповедного дела.

Мысль о духовно-религиозной основе заповедания, пусть очень редко и робко, но все же иногда пробивалась даже в советской печати. "В понятие о "заповедном", "заповедниках" мы вкладываем, помимо представления о чем-то заказанном и запрещенном, еще и какой-то священный смысл" (О. Волков, "Клад Кудеяра", М., 1963, с. 216, выделено нами). В древнейшей "книге книг", как часто называют библию, оказавшую поистине грандиозное влияние на судьбы человечества, мы встречаемся со словом "Заповедь" очень часто. "И заповедал Господь Бог человеку..."
В пророческой книге Екклесиаста читаем: "Соблюдающий заповедь не испытает никакого зла; сердце мудрого знает и время, и устав..."
Нагорная проповедь Иисуса Христа включает в себя знаменитые десять "заповедей Божьих", которые по сей день звучат как нерушимое наставление не только для верующих, но и всех нравственно здоровых людей.

Понятие о заповедности как строгом повелении, завещании, запрете, ограничении пронизывает все книжные источники от библии и словаря Даля до самых современных справочников. Но уповать на соблюдение этих заветов только на этических и религиозных основах было бы непростительно наивным. Нельзя забывать, что любой человек обладает не только душой - пусть даже бессмертной! - и не только разумом (пусть Божественным!), но и бренным телом, неизменно испытывающим нужду в хлебе насущном или - выражаясь сугубо по-советски - "в постоянном удовлетворении непрерывно растущих потребностей". Правда, наше экологическое мышление обязано восставать против такой формулы, предлагая разумное сокращение, а не безмерное расширение своих потребностей, но без пищи, одежды, жилья, света, отопления не обойтись никому, даже самому ярому природолюбу...

Двойственность человеческой натуры, сочетание в ней духовности и телесности проявляется постоянно и многогранно. Один из самых ярких тому примеров - парадоксальная преданность и подлинная любовь к природе у охотников и рыбаков, "безжалостно" убивающих животных. Ведь с позиций ортодоксальных природоохранителей охота есть несомненное и серьезное зло. Невозможно опровергнуть слова Л. Толстого о том, что дурно для своего развлечения убивать невинных животных ("Злая забава"). Но полнокровная (тем более - дикая!) живая природа не терпит пустой созерцательности. Я не могу представить себя, идущим в столь близкую моему сердцу сибирскую тайгу или безлюдную тундру - если это не заповедник! - с одним биноклем без топора и ружья. "Природа любит пахаря, рыбака и охотника" - писал Михаил Пришвин, и никто не убедит меня в том, что он, равно как Аксаков или Тургенев, Сетон - Томпсон или Формозов относились к природе "хуже", чем противники всякой охоты. Не будем говорить здесь о необходимости регуляции численности животных ("отстрел лучше, чем убийство милосердием"), о значимости пушного промысла и т. д. Все и проще, и гораздо сложнее! Ведь само понятие любви тоже отнюдь не однозначно, и кроме светлого духовного чувства в ней существует, занимая очень важное место, чисто физическая, плотская сторона, без которой не было бы и самой нашей жизни...

Отвратительно, когда понятие любви подменяется модным словечком "секс", но бесполая, созерцательная любовь также неестественна, как разврат и насилие. А ведь в природе тоже есть свое женское начало, она и мать, и кормилица наша. Что же касается чувства жалости, то оно хорошо знакомо большинству охотников, доставляя подчас немало горьких минут и душевных мук.
Другое дело, что охота и рыбная ловля допускаются отнюдь не везде, что на большинстве охраняемых территорий должна преобладать именно этика "благоговения перед жизнью", а не та деятельная любовь к природе, о которой мы говорили. Но провести очень строгую грань между "совсем низзя" и "кое-что можно" не так-то просто. Вот описание одного из национальных парков, расположенных в центре Англии:
"Здесь есть вересковые пустоши, поросшие мелколесьем овраги, обнажения скал до сотни метров высоты, небольшие рощи в оврагах, водоемы, речки, множество фермерских хозяйств и небольших провинциальных городков. Прежде в этом районе были обширные выработки свинцовой руды. И, конечно, многочисленные овечьи пастбища, обнесенные каменными изгородями... В национальном парке развито интенсивное сельское хозяйство. Его пересекают десятки автотрасс и железная дорога. К самым интересным природным объектам проложены асфальтовые дороги. В "тупиках" расположены магазинчики и кафе. Развит и широко культивируется парашютный и дельтаплановый спорт, зимой - лыжи. Разрешена рыбалка, пешеходные экскурсии и экскурсии с использованием различных видов транспорта. В населенных пунктах повсюду есть небольшие гостиницы... Охота ограничена, но определенные виды ее за плату разрешаются. Проводятся плановые рубки леса. Никакой "науки" нет, но есть экскурсионные бюро со штатом оплачиваемых добровольных экскурсоводов. И так обустроено практически 95 % особо охраняемых природных территорий Западной Европы" (С. Приклонский, газ. "Заповестник" N 4 (17), 1996, выделено нами)

По идее, по статусу, по своей форме национальный парк относится к той самой категории "дикой заповедной природы", в которой В.Е. Борейко призывает нас видеть "лицо Бога или любимой". Ведь, как указывает С. Приклонский, там охраняется весь природный комплекс, весь ландшафт. Но можно ли говорить здесь вообще о "дикой природе"? Строго говоря, можно доказать, что природы вовсе незатронутой цивилизацией, не испытывающей никакого воздействия человека, на планете не существует. Однако правильнее будет обратиться к термину "природа дикая" по словарю Н.Ф. Реймерса (1990) и привести еще одну цитату из недавней брошюры В. Борейко: "...место, где живет человек, является территорией, где нет дикой природы и наоборот" (Борейко,1998, с.20).
Но позвольте! Разве в заповедниках не живут люди, разве там нет усадеб, баз, кордонов, стационаров? А может быть, рощи и скалы в парках Англии имеют признаки "дикости", несмотря на их соседство с людьми? Мы благоговейно любуемся вершинами Казбека и Эльбруса и готовы видеть в них, говоря строками Пушкина, "соседство Бога", хотя они вовсе не являются особо охраняемыми природными территориями, постоянно посещаются многочисленными альпинистами, оставляющими неприглядные следы своего там пребывания. Гораздо труднее разглядеть Божье величье и красоту любимой женщины, находясь в таких заповедниках как "Росточье", "Галичья гора", национальном парке "Лосиный остров" или той же "Аскании-Нова"... В моем понимании подлинно Божественная дикая природа более прекрасна где-нибудь в безлюдной тундре Севера, чем в официальном заповеднике с охраной, разъезжающей на вездеходах или "Буранах".

"Дикость" природы вполне может благополучно совмещаться с подлинной человеческой культурой, что на практике доказывали иноки Соловков и Валаама, Толгского и Раифского монастырей, Саровской пустоши, пока в ней не заскрипели "подземные рули" (Клюев), и во множестве других мест, включая ту же Ясную Поляну, Щелыково с усадьбой А. Островского, Поленово над Окой. Нет, природу губит не культура, а бескультурье, жадность, хамство и невежество. "Люблю природу дикую, а людей культурных" - писал в одной из своих статей Леонид Леонов, автор "Русского леса".
Нельзя бросаться в крайности! Сколько мы бы не призывали видеть в дикой заповедной природе "лицо Бога или любимой", такие призывы останутся гласом вопиющего в пустыне. Возрастающее народонаселение планеты, тем более, опирающееся на все современные достижения цивилизации, не позволит себе вернуться к обрядам языческих поклонений ради красот дикой природы. Очень хорошо, что наши лидеры "зеленого" движения обратились к этическим и эстетическим аспектам заповедного дела, но нельзя отказывать ему в главном - в научных основах и принципах. Пусть сейчас не радуют те или иные конкретные ситуации, но это не является основанием для того, чтобы вновь и вновь призывать к разрушению созданного и отказу от достигнутого. Да, идеология заповедности нужна, однако же она существует, вот в чем главное! Ф.Р. Штильмарк, который по словам В.Е. Борейко "не развил эту идею", ничего не мог к ней прибавить только потому, что именно наше российское, классическое представление о заповедности и есть его подлинная идеология, причем созданная до зловещего октябрьского рубежа 1917 г. Это отнюдь не примитивный советский материализм, основанный на примате экономики и потребления, а глубоко религиозная в своей основе идея заповедности, т. е. неприкосновенности, невмешательства, предоставления природных участков в распоряжение ее первоначальных земных обитателей, живущих здесь растений и животных. Очень характерно, что создатели этой идеологии - В.В. Докучаев, Г.А. Кожевников, А.П. Бородин - были не только культурными, образованными, но религиозными и высоконравственными людьми. Кстати говоря, таковыми могут быть не только верующие, но и подлинные атеисты - здесь тоже налицо "единство противоречий" и ставить в укор человеку отсутствие веры в Бога также недопустимо, как противодействовать религиям.

Мне нет необходимости повторять все то, что уже десятки или сотни раз сказано о принципах эталонности наших заповедников, важности сопоставления их с хозяйственно используемыми землями. Задачи сохранения в них биоразнообразия, особо ценных и редких видов, слежение за эволюционными процессами и сукцессиями биогеоценозов нельзя ставить им в упрек, это невежественно и кощунственно. Взывать же к "народным массам", которые, дескать, не хотят и слышать таких слов - недостойно не только образованных, но даже элементарно грамотных людей, это самый натуральный обскурантизм, простите за выражение... Высокое научное назначение заповедников надо рассматривать не как "потребиловку", в ней можно разглядеть отражение Божьих истин и заповедей, отраженье Божьего мироздания, которое мы можем постигать целомудренно и молитвенно, но не отвергать ни в "интересах народа", как это было в советское время, ни ради возрождения языческих обрядов. Изучение природы не есть "первородный грех познания", и науке в самом деле нужны заповедники, только не для удовлетворения растущих потребностей всего населения, а ради самых светлых нравственных целей.

Другое дело, что идеологию научного заповедания не удалось воплотить в жизнь в полной мере - это горестный факт. Однако идеал чаще всего не есть достижимая цель, а только направление движения. Вот почему так огорчительны нападки на наши научные принципы заповедания и подмена их "расширительными тенденциями". Попытаемся разъяснить.
Идеал абсолютного научного заповедника не так уж недостижим. Это, говоря упрощенно, участки различных природных ландшафтов, полностью и навечно исключенные не только из всякого хозяйственного пользования (как звучало в законодательстве и с чем не соглашались ученые, доказывая их особую "эколого-информационную роль"), но и какого-либо прямого непосредственного вмешательства человека. "По идее" здесь не должно быть не только браконьеров, но даже охранников и научных работников.

Нереально? Утопично? Сегодня - да, а завтра - почему бы и нет? Наблюдения могут вестись при помощи спутников или однажды установленных и лишь изредка проверяемых приборов. Управу на браконьеров и нарушителей можно найти без кордонов, больших штатов охраны и администрации. Главное же - оставить заповедник и всю его заповедную природу в покое, не беспокоиться о ней, не переживать, что там погибнут кабаны от перенаселеннности или бескормицы, что вороны выклюют птенцов у цапель, что расплодятся лоси, которые съедят лесной молодняк и что возникнет "эталон деградации", которым так любил запугивать ученых на конференциях В.В. Криницкий. Само собой - не рубить лес и пусть его зарастает, как ему вздумается, вот это и будет дикая заповедная природа, которую сейчас чаще можно найти вне территорий официальных заповедников, чем в таковых. И это - быть может главное богатство нашей страны.
Такие заповедники не могут быть ни "гордостью нации", ни "символами страны" (В. Борейко, "Заповестник", 4 (7), 1995), ибо им вряд ли будет присуща особая красота, скорее наоборот, их внешний облик окажется непривлекателен, во всяком случае на отдельных этапах развития. Они не могут занимать чрезмерно больших территорий - этого не допустит общество. Их содержание не требует особых денежных средств, ибо нет необходимости в "спецмероприятиях" по регулированию и уходу. Нужно лишь сознательное и терпеливое к ним отношение со стороны всех людей.
По долгой исторической эстафете, через весь суровый ХХ век прошла идеология научного заповедания от ее основоположников, классиков российской науки, до наших дней. Но снова и снова мы слышим хулу и обличения, подчас почти неотличимые от тех, какие звучали в самые страшные лысенковские и хрущевские времена. Приведем в подтверждение лишь две цитаты из газеты "Заповедный вестник", умышленно не называя авторов - Бог им судья... К тому же, "иных уж нет, а те - далече..."

"Сегодняшний кризис нашей хваленой, уникальной и т. д. заповедной системы - процесс неминуемый, т. к. заповедная система замыкалась в самой себе, оторвана от социальной сферы, от человека, от решения практических проблем людей и была лишь еще одной слагаемой абсолютизации и закрытости эпохи социализма. Это и привело заповедники в научный, социальный и финансовый тупик... В целом заповедники - консервативная и изжившая себя форма охраны природы" ("Заповестник", 6 (30), 1997).
"Людей вряд ли удастся завлечь мониторингом, эталонностью, биоресурсами и другими, пусть очень важными, но понятными лишь специалистам штуками. Массы далеки от биологии с экологией и вряд ли воспримут очередные околонаучные откровения специалистов" (Там же, 4 (7), 1995).
Да, все такое мы дословно и не раз слышали и в 30-х, и в 50-б0 гг., слушаем и сегодня. Невежество, как известно, страшная сила, но ведь и "у науки нрав не робкий", она порой держалась даже под сталинизмом.
Поистине, не ведают, что творят! Самое парадоксальное, что те же авторы способны искренне обличать тех, кто уничтожал наши заповедники в прежние времена, но столь присущий им дух борьбы и противоречия заставляет их сегодня оборачивать оружие против самих же себя...

Наши яркие экопублицисты, Владимир Борейко и Евгений Симонов в 1996 г. опубликовали две статьи очень близкого содержания, но под разными заголовками. Первая вышла в мартовском номере бюллетеня "Охрана дикой природы" (№ 9, "лесное приложение") и носила заголовок "Почему и зачем мы охраняем дикую природу?" Я прочитал ее с большим интересом и был готов подписаться буквально под каждой фразой. Все верно!
Но вскоре почти тот же текст (с небольшими дополнениями) возник в майской газете "Заповедный вестник" (№ 5 (18)) совсем с другим заголовком: "ЗАЧЕМ СОЗДАВАТЬ ЗАПОВЕДНИКИ?" Читал вроде бы то же самое, только жить не хотелось, хоть вешайся! Ну, неужели забыли наши лидеры столь элементарную формулу о том, что заповедники создаются "от людей для людей"!? Что заповедники принципиально отличаются от всех иных ООПТ тем, что в них отсутствует какая-либо хозяйственная деятельность, включая все виды туризма и отдыха, что их назначение чисто научное, и гордиться надо именно этим принципом, оберегая его от "непосвященных". И не упрекайте меня в научном снобизме или пренебрежении к народу - ему вполне хватит всего остального - от национальных парков и заказников до хозяйственно используемых земель. Ибо все иные типы ныне существующих особо охраняемых природных территорий за редкостными исключениями незаповедны! В национальных парках могут быть заповедные участки, возможно заповедание отдельных "точечных" памятников природы (дерево, камень, скала), но по сути все парки, заказники, зеленые зоны или биосферные резерваты являются определенными формами обустройства природы, ее "спецохраны", ее рационального и заботливого использования. И если таковое когда-нибудь возобладает в действительности над всей нашей бестолковщиной, то провести грань между "охраняемыми" и "неохраняемыми" территориями будет все труднее. Именно это мы и видим в странах Западной Европы, Прибалтики, США. Даже в самых дурных наших колхозах председатель всегда мог отвести тот или иной участок земли под заказник ("микрозаповедник"), охотхозяйства выделяли "зоны покоя", регулировали сроки добычи и т.п. А вот когда всю северную часть Каспийского моря объявляли "заповедной зоной" или пытались сделать "весь Байкал заповедником", из этого кроме конфуза и дискредитации термина "заповедность" ничего не могло получиться.

Мне не хочется бросать новые упреки, но как же быть, когда снова и снова пишут: "отдых на заповедной природе становится совсем другим" (В. Борейко, 1998, с. 31). Именно расширительное толкование понятия заповедности, смешение самых разных по назначению охраняемых территорий в единой ступе "природно-заповедного фонда" привело к нынешней конвергенции подлинных заповедников с национальными парками и всевозможными заказниками. Да, пусть национальные парки становятся гордостью нации и символами эпохи, пусть они процветают и богатеют, но научные заповедники должны оставаться весьма скромными, держась подальше от всевозможных мероприятий, празднеств и "маршей". Им не место в массовых справочниках и альбомах, там не может быть ни музеев, ни питомников, ни научных или экологических сборищ, не говоря уже про "отдых на природе". В нашей совместной с Н.Ф. Реймерсом работе именно Николаю Федоровичу принадлежат прекрасные слова: "Парки - для красоты и наслаждения, заповедники - для будущего, во имя Великой Пользы". Реймерс был атеистом, да в то время мы и не могли написать, как мне хотелось бы - "из самых высоких этических, нравственных целей, во славу Божью". Но как же объяснить это народу, если даже сегодняшние наши эколидеры не могут понять таких простых вещей. Нельзя превращать неприкосновенные заповедники в предмет всеобщего любования. Сознательные и верующие люди не посягнут на это святое достояние, а прочему ("советскому"?) народу придется относиться к ним как к особо закрытым объектам.
Конечно же, мы говорим о близких вещах, только я своих оппонентов понимаю, а они меня - нет. Что ж делать, значит страшно далеки мы от народа, но так оно, видимо, и должно быть... Каждому свое - народу красоты первозданной природы как гордость и символ, а ученому - безлюдный "дикий" стационар-заповедник. И когда набегут туда просвещенцы с экотуристами, да будет им сказано:

...А мы, мудрецы и поэты
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, в пустыни, в пещеры.
И что, под бурей летучей,
Под этой грозой разрушений,
Сохранит играющий Случай
Из наших заветных Творений?
Бесследно все сгинет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном!

(В. Брюсов)

Да, не только поэты зовут нашу планету единственным заповедником во Вселенной, даже Реймерс писал, что "заповедана вся наша Земля". Но это не мешало ему четко отличать неприкосновенные научные заповедники от всего остального, не смешивать их с "просто" охраняемыми участками.
Сегодня - все иначе. А результат? Берем последний номер спецгазеты "Заповедный вестник" (7 (40)) и на первой же странице читаем: "Заповедник в центре Азии гибнет!" (Т. Мухамедиев - речь идет о биосферном Саяно-Шушенском заповеднике, считавшемся одним из самых благополучных). "Какому же Богу нам молиться, чтобы заповедники выжили?" (Н. Лоскутова). Какая-то, в самом деле, "Божественная трагедия" (там же) или...-"Третий разгром", как озаглавлена недавняя статья В.Б. Степаницкого, возглавляющего Департамент заповедного дела Госкомэкологии РФ. Ни экотуризм, ни экопросвещение, ни даже иностранные инвестиции не спасут заповедники. Чтобы спастись, нужно прежде всего не утратить главные ориентиры, сохранить не только отдаленные идеалы, но и классическую научную идеологию нашего заповедного дела. И пусть оно не становится окончательно безнадежным!

Послесловие

Этот своего рода "исповедальный" очерк отнюдь не следует воспринимать как некое "руководство к действию". Мы говорили об идеологии, об идеалах, о своих личных представлениях, которые во многом не совпадают с реалиями нынешнего заповедного дела. Это вовсе не означает, что предлагается сегодня же распустить все штаты администрации, охраны и научных отделов в существующих ста заповедниках России (хотя разумное сокращение и возможно), предав более тридцати миллионов гектаров их земель абсолютному заповеданию.

Героические усилия по сохранению сложившейся (и даже еще растущей!) заповедной системы достойны всяческого уважения. Ей надо держаться, подобно тому, как с великим трудом держатся библиотеки, музеи, больницы, поликлиники. При этом важно лишь различать приоритеты - научные для заповедников, эколого-просветительские и рекреационные - в национальных парках, ресурсосберегающие - для заказников. Возвратить исконное и отстаиваемое нами понятие заповедности как полной неприкосновенности сегодня вряд ли удастся (мы отдаем себе в этом отчет), но все-таки надо хотя бы остаться в рамках действующего законодательства, различающего разные типы ООПТ, обозначившего грань между заповедниками и парками. Видимо официальная классификация охраняемых территорий, а возможно и существующих заповедников, будет уточняться и совершенствоваться - это тема особая.

Национальные парки федерального уровня должны быть в одном ведомстве с заповедниками. При разумной экономике они могут получать довольно значительные средства за счет рационального природопользования на своих территориях и частично использовать их на содержание строго бюджетных и бездоходных заповедников, часть которых может быть преобразована в другие формы ООПТ. С этим, видимо, придется смириться, ибо исключения из правил заповедности перерастают в закономерность, и с этим нельзя мириться. Форма должна соответствовать содержанию.


© Гуманитарный экологический журнал. 1999. Том 1. Выпуск 1. С. 35-45