В Ханты-Мансийском окружном архиве мне удалось найти некоторые дополнительные данные о Е.С.Жбанове. Родился он в 1913 году, окончил охотоведческие курсы в Свердловске и работал сперва охотоведом Супринской ПОС (селение Супра, где помещалась эта ПОС, находилось на одноименной реке недалеко от впадения ее в Мулымью, крупный приток Конды), а с 1940 г. служил в одной из “охотконтор” Березова, откуда, видимо, и выезжал на Тапсуй. В 1941 г. он оформлялся на работу в заповедник, но был призван в армию (6, д.34).

Забегая несколько вперед, отметим, что книга В.Н.Скалона “Речные бобры Северной Азии”, изданная МОИП в 1951 году, представляла его докторскую диссертацию и главный труд жизни. Она остается образцом предельно разностороннего подхода к предмету исследований. Главный их объект - сам по себе азиатский бобр - освещается с позиций не только зоолога и зоогеографа, в книге множество этнографических и даже фольклорных сведений, для которых были использованы и материалы из приведенных ранее анкет. Она читается как увлекательный детектив...

К.В.Гарновский писал, что в своей монографии Скалон “не упустил случая посчитаться с Васильевым” /33/, и это на самом деле так. Василий Николаевич дает краткие и чаще всего довольно нелестные характеристики почти всем своим коллегам по заповеднику:

“Васильев Василий Владимирович - Моторист-механик, работавший в Тобольске охотоведом, а затем ряд лет заведовавший Северо-Уральским (позднее Кондо-Сосвинским) заповедником. В 1927-28 гг. был послан для обследования Кондо-Сосвинского очага местообитания бобров, которое до известной степени и выявил. С 1927 по 1940 гг. несколько раз посетил речки, населенные бобрами. По собственному утверждению (анкетные и отчетные сведения в делах заповедника отсутствуют) “более восьми лет работал по биологии и экологии бобра”, но никаких научно-значимых сведений о бобре, принадлежащих трудам В.В.Васильева, в делах заповедника обнаружить не удалось...

Овсянкин Маркел Михайлович - зверовод и охотовед-практик. В заповеднике работал с 1932 г. Отлично изучил территорию заповедника, лично пройдя почти все бобровые речки. М.М.Овсянкин фактически осуществлял все мероприятия по бобрам в заповеднике и, как показала проверка, большая часть имевшихся сведений об этих животных была собрана именно им, причем авторство его, как правило, не оговаривалось. Автору этих строк М.М.Овсянкин сообщил ряд интересных данных.”

Столь же положительно отзывается В.Н.Скалон и о Е.С. Жба-нове, его характеристику мы уже приводили.

“Георгиевская Зоя Ивановна. Зоолог, специалист по бобрам. В заповеднике работала с 1937 года только по одной теме; ежегодно большую часть времени проводила на полевых работах. Летом 1940 г. установила исчезновение бобров из бассейна р.Онжаса, которое явилось следствием бесхозяйственного отношения к ним в прошлом; это можно отметить как существенное ее достижение. За исключением сказанного, результаты работ 3.И.Георгиевской неизвестны, т.к. в печати ничего лично ей принадлежащего пока не появилось, а в делах заповедника никаких научно-значимых материалов, собранных ею, не обнаружено...

Раевский Вадим Вадимович. Охотовед-практик. В заповеднике работал в 1934 г., а затем с 1938 г. по соболю. Принимал участие в обследовании бобров, о чем имеются отчеты.”

Вслед за этой, более чем сдержанной характеристикой, из которой ясно, что Скалон не знал монографию Раевского, изданную в 1947 г., следовало еще две:

Самарин Яков Федорович. Директор заповедника с 1939 г. Осенью 1940 г. учитывал бобров на р.Есс. Доставил неопровержимые данные об исконно процветавшем в заповеднике браконьерстве и падении поголовья бобров и сделал ряд биологических наблюдений, изложенных в отчете.

Скалон Василий Николаевич. Зоолог. Заведовал научной частью заповедника с декабря 1938 г. по июль 1941 г. В отношении бобров сделал следующее: составил первую в заповеднике программу работ по бобру и непосредственно руководил темой; составил анкету по былому распространению бобра, рассылка которой дала много интересных сведений. Лично работал по бобрам летом и осенью 1940 г. в басс.М.Сосвы и на р.Конде в 1941 г., обследовав ряд бобровых речек. Дал первое соответствующее истине заключение о состоянии бобрового поголовья, сделанное на основании анализа всех имевшихся материалов” /93/.

Очень важным представляется еще один пункт из этого же раздела книги В.Н.Скалона - о рукописях, имевшихся в архиве заповедника: “Этот фонд /рукописей - Ф.Ш./ исчерпывается следующим:

1. “Речные бобры и соболи в Кондо-Сосвинском государственном заповеднике”. Хранится в виде верстки объемом в 96 с. Как видно из предисловия, этот труд, подписанный В.В. Васильевым, В.В.Раевским и З.И. Георгиевской, есть не что иное, как разработка соответствующих глав из большой рукописи В.В.Васильева о заповеднике (название рукописи, содержание, объем, время приготовления и местонахождение таковой не указано). Доля З.И.Георгиевской оговорена как участие в главе о бобрах.” /93/. Далее Скалон делает заключение о том, что приводимые в этой “верстке” сведения недостоверны, и он предпочел ими не пользоваться.

Здесь я позволю себе некое лирическое авторское отступление. Не будучи библиофилом, я привык с раннего детства благоговеть перед книгами. В родительском доме была очень обширная библиотека и примерно два-три раза в год регулярно устраивалась капитальная им уборка - все книги снимались с полок, бережно перетирались влажной марлей и расставлялись обратно строго по своим местам. Принимая участие в этой операции еще в дошкольном возрасте, я постепенно познавал такие фамилии, как Толстой, Достоевский, Ленин, узнавал и названия книг: “Война и мир”, “Идиот”, “Бесы”... Красные тома сочинений Плеханова, Ленина, Маркса и Энгельса, занимали, помнится, несколько полок...

В первые послевоенные годы в букинистических магазинах Москвы можно было купить почти за бесценок едва ли не любые книжные редкости (вплоть до знаменитой “Царской охоты” Кутепова), но поскольку я был не только полу сиротой, - мать умерла в 1944 году, отца посадили по 58-й статье в 1945-м, - но и беспризорником, то, если и заглядывал к букинистам, разве только затем, чтобы “толкнуть” какую-нибудь из еще уцелевших родительских книжек. Лишь позднее, уже в 1950-х годах, выбившись все же в люди и став студентом Московского пушно-мехового Института, я стал бывать в “буках” в основном лишь как “соглядатай”, не позволяя себе что-либо выкроить из весьма скудной стипендии. Исключения бывали редки, и одно из них произошло, когда в проезде Художественного театра, где теперь “Пушкинская лавка”, попала мне в руки скромная серая книжка ценою в трояк. Автор - В.В.Раевский, название - “Жизнь Кондо-Сосвинского соболя”, Москва, 1947, тираж 1000 экз., отв. редактор - А.Н.Формозов. Сейчас этот знаменитый труд Раевского - один из ценнейших во всей моей многотомной библиотеке (если не точнее обозначить ее как некий книжный склад). Все-таки, В.Н.Скалон, издавая свою книгу четыре года спустя, мог бы включить ее в список литературы. Впрочем, и то сказать, что значила тысяча экземляров для тогдашнего СССР? Изданная Главным управлением по заповедникам, книга Раевского могла остаться на складе, а в лучшем случае -рассеяться по множеству заповедников, научных учреждений и библиотек СССР, оставшись неизвестной даже такому дотошному эрудиту, каким был В.Н.Скалон.

В еще большей степени такое предположение относится к другой библиографической редкости - тонкой и невзрачной книге “Труды Кондо-Сосвинского государственного заповедника”, изданной в Москве в 1941 г. тиражом всего лишь 500 экз. (редактор - П. А.Мантейфель). Бережно переплетенный мой личный экземпляр имеет штамп библиотеки... Кондо-Сосвинского заповедника за номером 302, он достался мне случайно в Ханты-Мансийске еще в 1956 году. Эти “Труды” были подписаны к печати лишь в апреле 1941 г. и, возможно, вышли в свет как раз в первые дни (или месяцы) войны, оставшись неизвестными большинству зоологов, в том числе и В.Н.Скалону (до того ли было в то огневое время...).

Между тем, в этом первом и единственном выпуске трудов Кондо-Сосвинского заповедника была опубликована как раз та совместная работа Васильева, Раевского и Георгиевской, верстку которой упоминает В.Н., говоря о рукописном фонде. Название у нее именно такое - “Речные бобры и соболи в Кондо-Со свинском государственном заповеднике”, причем оценивая ее объективно, нельзя согласиться с категорически отрицательным заключением Скалона. Там немало ценных сведений и о численности, и о размещении, и по экологии как бобров, так и соболей. Из приводимых в ней материалов отчетливо видно, что количество речных бобров с 1929 по 1940 г. в пределах заповедника заметно снизилось (так, по данным учетов 1933 г. в заповеднике насчитывалось 56 бобров в бассейне Малой Сосьвы и 141 в басс. Конды, а по учетам 1937 г., соответственно - только 36 и 80, т.е. сократилось со 197 до 116 голов). Авторы, правда, ни словом не упоминают о браконьерстве, делая вывод, что “основную причину уменьшения бобров надо искать в факторах внешней среды” /21/. Это заключительное оправдание было, мягко выражаясь, не вполне объективно.

Итак, остается предположить, что В.Н.Скалон, публикуя свой труд о бобрах Северной Азии, не знал ни о книге В.В.Раевского, ни о первом томе трудов Кондо-Сосвинского заповедника, поскольку ссылок на них ни в тексте, ни в списке литературы не имеется. В 1948 г. вышел в свет 10-й выпуск “Научно-методических записок” Главного управления по заповедникам (М., 1948, отв.ред.В.Н.Макаров), в котором опубликован “Обзор исследований по зоологии позвоночных в заповедниках СССР за 30 лет” (авторы - А.А.Насимович и В.А.Арсеньев /66/). В разделе “Заповедники северной тайги” прямо говорится о коллективной работе трех авторов в первом томе трудов Кондо-Сосвинского заповедника (1941 г.), а также о том, что, помимо ее, в Главное управление представлено еще две большие рукописи - В.Н. Скалона “Речной бобр в Сибири” (92,1945) и З.И.Георгиевской “Материалы к экологии бобров и некоторые факторы, лимитирующие их численность в Кондо-Сосвинском заповеднике” (36, 1946). Кроме того, поступил ряд отчетов о фауне позвоночных животных заповедника /76, 96/. Поскольку Василий Николаевич был одним из постоянных авторов “Научно-методических записок” /91 и др./ и переписывался с А.А.Насимовичем, трудно предположить, что и эта статья 1948 г. была ему неизвестна. Очевидно основная работа над книгой об азиатских бобрах была завершена им уже в 1945-1946 гг., а издана только в 1951-м без соответствующих дополнений в тексте и списке литературы. Надо добавить, что В.Н.Скалон, помимо труда о бобрах, готовил еще две другие книги по материалам Кондо-Сосвинского заповедника: по птицам (в соавторстве с М.П.Таруниным, опираясь на его прежние и свои более поздние материалы) и по фауне млекопитающих совместно с В.В.Раевским. Жена его, О.И. Скалон, подготовила статью о фауне эктопаразитов здешних зверей и птиц, которая позднее была опубликована в “Методических записках” /101/.

Закончив этот скучный, но необходимый научно-литературный анализ, мы можем вернуться к жизни Кондо-Сосвинского заповедника в 1941 году.

Препаратор зоолаборатории заповедника Андрей Ячигин у таёжной избушки ("карахота"). (фото К.Гарновского)

Хангокурт в то время стал подлинной таежной столицей всего края. В огромной по тогдашним меркам, добротном, украшенном резными верандами, главном здании заповедника просторно разместились и контора, и лаборатории, там же были и жилые комнаты научных сотрудников, так что ходить на работу им было недалеко... Оснастились лабораторным оборудованием, даже микроскопом, без которого не могла работать Ольга Ивановна Скалон, изучавшая различных паразитов, снимаемых со зверей и птиц. Пополнялись коллекции животных и растений, требовавшие постоянного ухода за ними. Кроме научных сотрудников, работали также несколько лаборантов (препараторы Николай Ланец, хант Андрей Ячигин и другие). Формировалась и росла в объемах библиотека, была заложена метеостанция, где работала сотрудницей А.С.Полянская (ее муж до призыва в армию был радистом, а потом она одна совмещала эти службы) и фельдшерский пункт, дети - и русские, и ханты - учились в школе-интернате, только Евфимья

Дунаева не отпустила своего внука Кирилла, как ни уговаривал ее Самарин. Впрочем, это не помешало смышленому пареньку впоследствии стать весьма уважаемым человеком, сыгравшим большую роль уже на новом этапе развития этого края. Кирилл прошел настоящий таежный университет, став таким мастером

Дети сотрудников заповедника в интернате Хангокурта (1940г.).

своего дела, до которого далеко большинству наших школяров-грамотеев. Конечно, бытовая сторона жизни здесь была очень нелегкой. Оторванность от “большой земли”, трудности снабжения и завоза, довольно суровый климат, обилие всевозможного гнуса летом и сильные морозы зимой, замкнутый “в себе” малый коллектив, когда люди живут, как рыбы в аквариуме, все у всех на виду.

21 февраля 1941 г. Е.В.Дорогостайская писала в Иркутск своей матери Марии Ивановне: “У Скалонов несчастье: их мальчишечка “Лалай” (Николай), трехлетний, опрокинул на себя чайник с кипятком, был неделю между жизнью и смертью. Его сестренка Катя начинает ходить” /архив автора/. Увы, оправившийся от ожогов Николенька все же умер в детском возрасте. Родившуюся в Хангокурте девочку принимали местные бабки.

Магазин почти пустовал, при каждом новом завозе продукты и товары продавались “по распределению”, возникали споры и недоразумения. В своих письмах домой Женя Дорогостайская часто просила прислать ей “чего-нибудь вкусненького”, однако почта работала с перебоями, письма и посылки приходили редко. Но в то время люди не страшились жизненных тягот или преодолевали их мужественно, как призывали к тому по радио и в газетах. Многие из новоселов Хангокурта (прежде всего, конечно, трудолюбивая М.А.Васильева, ставшая своего рода “маяком” для здешних женщин) завели немалые огороды, успешно выращивали и картофель, и разные овощи, держали коров и другую скотину, даже сеяли какие-то зерновые (овес и ячмень) на раскорчеванных из-под тайги участках. Выручала и окружающая тайга - вне заповедника добывали лосей и боровую дичь, продавали мясо в магазине; окрестные водоемы щедро снабжали людей рыбой, летом и осенью не составляло больших усилий вволю собирать грибы и ягоды. Много хлопот доставляла заготовка сена для лошадей и скота.

Общее число жителей Хангокурта, где ранее жили всего лишь две семьи, теперь обозначалось уже трехзначной цифрой. Первомайская демонстрация 1941 г. была проведена с размахом, в духе и стиле времени, хотя до нападения фашистов оставалось каких-то полсотни дней...

В мае 1941 г. в заповеднике произошло еще несколько событий. Из Главка пришел большой циркуляр за подписью В.Н.Макарова, тон которого был очень раздраженный. За плохое руководство научной работой В.Н.Скалон отстранялся от должности заместители директора по науке и переводился в число сотрудников. Георгиевской тем же распоряжением грозило увольнение за отказ от сдачи отчета (какое-то недолгое время она даже считалась уволенной, но вскоре была восстановлена, сперва как работник охраны, затем вновь сотрудником). Для усиления научной работы в заповедник направлялись еще двое зоологов: Владимир Васильевич Решеткин и его жена Нина Константиновна Шидловская (выпускники Балашихи 1937 г., они работали до этого на биостанции где-то на Мурмане, занимались акклиматизацией каланов, завезенных туда аж с... Тихого океана. Поскольку в долгом пути большинство зверей погибли, выпустили там только двух самок, за которыми и велись наблюдения). Решеткин и Шидловская приехали в заповедник буквально за неделю до нападения фашистов на СССР. Решеткину тогда шел тридцать пятый год, его жена была на шесть лет моложе; как и у Скалона, у них было трое детей.

Война! Это короткое слово в одночасье облетело всю страну “до самых до окраин”, включая и таежную глубинку. В то время не существовало ни телевизоров, ни транзисторов, а радиоприемники - у кого они были! - полагалось немедленно сдать. Только радисты иногда ловили сводки Совинформбюро, узнавали какие-то новости.

“Как топором обрубило мирную жизнь... Будущее кануло в какой-то бездонный провал... Война все обесцветила; люди в заповеднике продолжали делать свое дело, но уже как-то по инерции... Собрались на митинг, записались в добровольцы все поголовно, начиная с директора. Но из Березова нам сообщили, чтобы мы не торопились, вызовут каждого, когда надо будет” /33/.

Постепенно уходили по армейским призывам многие взрослые мужчины; срочно уволившись, в августе уехал со всем семейством Василий Николаевич Скалон, служивший затем в армии где-то в Монголии и с прежней энергией продолжавший там свою научную деятельность. Приказом главка от 5.09.1941 г. в штате научного отдела были оставлены только В.В.Решеткин как зам. директора по науке и научный сотрудник В.В.Раевский, всем иным “научникам” пришлось перейти в службу охраны. Отдельным пунктом предлагалось оказать помощь М.А. Васильевой “в связи со смертью мужа” и предоставить ей работу в поселке (она работала продавцом магазина, порой замещала кого-нибудь и в заповеднике - секретаря или радистку). Остались в Хангокурте Я.Ф.Самарин и П.П.Игнатенко, а также некоторые из таежных аборигенов, так что заповедник и его работники продолжали свою прежнюю деятельность. Из главка приходили требования о перестройке всей тематики с тем, чтобы помогать фронту - собирать лекарственные растения, заготовлять ягоды.

На заседании научного совета заповедника 14.10.1941 г., где уже не было В.Н.Скалона, но присутствовал А.Г.Костин, наметили срочно создать бригаду из десяти человек для сбора брусники, ее заготовили много, но в районе не могли обеспечить транспорт для перевозки, и доставить в Березово удалось только малую часть. Начались перебои с продовольствием, не было бумаги для бухгалтерских отчетов, которые по-прежнему надо было представлять и в район, и в округ, и в Москву. Их писали сперва на старых газетах, потом - на каких-то обрывках или на оторванных от стен обоях. А Женя Дорогостайская даже посылала домой весточки на... бересте. Она писала, что Хангокурт представляет собой какой-то маленький мирок, варящийся в собственном соку и что живут здесь “вне времени и пространства”. Ее научной темой было “Выявление запасов дикорастущего лекарственного и растительного сырья в заповеднике”. К.В. Гарновский рассказал о работе ботаников заповедника в годы войны в своей книге /33/. Не станем ее повторять, приведем лишь строки его стихотворения “Осока”, посвященного жене:

Да, нелегка здесь участь ботаника! Письма тех лет отчетливо передают и дух эпохи, и черты личности. Вот отрывок из письма Вадима Раевского своей сестре Ольге, написанного в Хангокурте весной 1942 года: “Дорогая Буля” - обращался он к ней, используя детское домашнее имя-прозвище, - “О себе писать почти нечего. У нас война отразилась только в том смысле, что не осталось мужчин почти совсем, да еще ожидается с открытием навигации набор старших возрастов, а также в том, что из лавки снабжение ведется только хлебом. Впрочем, оно и раньше часто так было, но тогда объясняли это отдаленностью и недоступностью, а теперь - войной. Подножного корма здесь хватает у тех, у кого хватает времени для добывания, скажем, мяса. Лосей здесь бьют, и нам продают мясо по ценам, практически, от довоенных не отличающихся. Недавно распродали ягоду, которую не смогло отсюда вывезти сельпо. Картошка своя, хотя у безогородных людей, как я, и не все время. Молоко у хозяйственных людей тоже свое, а у меня - как сумею достать. В общем, здесь застой полный, и у меня все время такое чувство, что незаслуженно мы пользуемся здесь покоем, а про напряженную работу читаем в газетах - но здесь нет предприятий, промыслов, разработок, ничего производственного - остается помогать сокращением потребления и поддерживать заповедник и его научную работу на прежнем уровне до мирных дней.” /архив автора/.

Зоя Ивановна Георгиевская и Николай Андреевич Езин перед выходом в очередной маршрут 18 мая 1940 г. (фото О.И.Скалон).

Да, все так же, как и в прежнее время, уходили в тайгу на полевые работы В.В.Раевский и З.И.Георгиевская (иногда с Николаем Езиным, иногда и одна), продолжал вести фенологические наблюдения и учеты П.П.Игнатенко. В.В.Решеткин ушел на фронт, Н.К.Шидловская занималась учетами бобров (отдельно от нелюдимой Георгиевской она работала по притокам Малой Сосьвы, вскоре выявив исчезновение бобров на только на Онжасе, но и на соседнем Потлохе). В Шухтунгорте продолжал возглавлять промысловую охотстанцию А.Г.Костин (ему дали бронь, поскольку заготовка пушнины в то время считалась важным государственным делом). И хотя оставались в тайге теперь только старики и женщины, все же удавалось выполнять установленные планы и задания. Таежники, как и прежде, все лето ловили карасей и щук на пропитание, осенью промышляли тугунков (ту самую знаменитую “сосьвинскую селедку”), а зимой налимов, стреляли рябчиков и глухарей, добывали, конечно, и лосей, и северных оленей, причем основную часть мяса сдавали в сельпо и лишь остатки шли самим добытчикам и жителям поселка. Но на территорию заповедника охотники не посягали, они убедились, что он является подлинным “питомником” и для соболя, и для копытных зверей (лосей и оленей), и для боровой дичи, обеспечивая высокую численность животных по всей округе.

В одном из писем к матери Дорогостайская сообщила, что купила ружье за 200 рублей. “Думала ли ты, мама, что твоя дочь будет стрелять рябчиков в глуши сибирской тайги?.. За белок платят по 2-4 рубля, за соболей - 100-150... Огород засажен турнепсом, морковью и репой...” А в письме к профессору Томского университета Лидии Палладьевне Сергиевской той же зимой 1941/42 гг. сообщается, что хлеба “даже вид забыли”, поэтому всякая таежная еда кажется безвкусной. “Кое -как ухитряюсь из грибов, картошки и репы печь подобие лепешек, сама изготовляю крахмал, муку из лишайника; даже сама молотила, веяла и молола ячмень (из 4-х кг крупы - пять стаканов муки)” /архив автора/.

Главное управление по заповедникам, которое осенью 1941 г. было эвакуировано из Москвы в Астрахань, уже весной следующего военного года вернулось обратно в столицу. В июле 1942 г. в Хангокурт пришла грозная телефонограмма для директора, заканчивающаяся такими словами:

“Главное управление указывает вам, что никто не давал вам права самовольно нарушать установленный правительством режим заповедности и никто не освобождал вас от обязанности вести последовательную и решительную борьбу с нарушителями заповедного режима, независимо от служебного положения их в области. Главное управление предупреждает вас, что вы как директор несете не только административную, но и судебную ответственность за доверенное вам дело. Отстрел зверей и птиц, кроме вредных хищников, разрешается только в порядке регулирования численности, с разрешения главка и сдачей продукции в фонд обороны” /6/. Предписывалось также оказывать помощь семьям мобилизованных военнослужащих.

Как и прежде, в бухгалтерии заповедника заполнялись подробнейшие отчетные ведомости, где отражались все расходы и дела до граммов и копеек, вот только с бумагой было сущее мучение...

<< | содержание | вверх | >>